Ненасытные стаи оскаленных псов лунных,
В ошейниках медных на широких взмыленных шеях,
Полные мудрых сапфировых блох, жадно копошащихся в шерсти,
В этих длинных и острых нитях металла.
Рыщут во мраке они, о прекрасная дева Колхиды,
Со стилетом в дрожащей руке, Гекаты печальная жрица,
Возложив к жертвенной глыбе бутон распустившейся плоти
Черную смоковницу мести, костную пряность безумья.
Пуста кормящая грудь, и лишь вздымается тяжко,
Прижимая к изнанке греха обагренные трупы младенцев,
Неузнанных для искупленья; невинных, как кенотафы,
Истекающих алостью бурной, что рвется из пронзенного горла.
Кровь невинных как семя, стекая в кипящую почву,
Сольется со страстною Геей, породит цветы и деревья,
В чьих ветвях совьют себе гнезда острокрылые птицы и пчелы возведут улей,
Не ведая, что обитель их вечнозеленая - Храм на крови человечьей.
Так тело, выстояв на ристалище яростных судеб, становится сталью.
Так сердце, вкусившее сталь во имя великой любви, наследует вечность.
О черноволосая дева Колхиды, твой стон безысходный - священный вопль безмолвья,
Волненье океана небесного, что города поглотив, обернется вновь Бездной предтварной.
Ее не взломает ноготь мага настырного, чьи веки из маковых листьев,
Ее не встревожит шепот безумный блуждающего полубога.
Всё замкнется в бесконечно-бездвижном парменидовом шаре,
В капле янтарной слезы, в охладевшем сгустке багровом...
